Межгосударство. Том 1 - Сергей Изуверов

Доктор под жопу тот, перевозил главные смыслы. Старинный посудник из кабинета, машину, решала судьбу яиц, карты наблюдения за, многосоставной ящик для, сложносоставной ящик для медикаментов и переносной несгораемый с главной ценностью больницы, после машины для яиц, психоредуктором. С ним Серафим, их фургон задним. Передним, содержащим всякую безделицу, халатов и кальсон пациентов, постельного белья, подушек, одеял, разобранных кроватей и собранных тумб, занавесок, смирительных мантий, чайников, вообще всякой кухонной, заправлял нанятый ямщик почтовой службы, знал дорогу. Доехали до Тулы, без обсадэксцессов, доктор с непривычки сильно измочалился трястись и следить за лошадями и чрез их уши за удаляющимся пропойцей на горе из больничного вретища. Катил бойчее их, то и дело из виду, дисциплинированно на развилках. Мороз потрескивал, похрустывал под санями раскатанный, из рта сочился, Серафим, придавленный ответственностью, не смотря на скверный, в общем-то, то и дело доктору флягу с коньяком, пополнял запас оборачиваясь вглубь и отворяя дверцу ставленого поблизости от козел, держал докторскую рукавицу, когда наливался. В Туле заночевали и рано утром встали на Белгородский тракт, эстафету из Москвы в Харьков, оттого и зимой не терялся, снег во всей протяжённости, как раз через Солькурск. Обедать в городе Мценске. Помимо него до Харькова четыре станции, во всякое непременно наличествовать не менее шестнадцати мустангов. Орёл, Солькурск, Обоянь и Белгород. Мценск совершенное провинциальное захолустье, сопровождаемое кислыми сведеньями вроде, имеется деревянный водопровод длинной едва не версту, впервые упомянут восемьсот с чем-то назад, имеется 1669 деревянных, большинство из, как видно, теперь снегом по венцы. Во время обеда на почтовой, доктор, по зрелом прогоне, перед отъездом заключил с московским управлением, входили сисситии и вечери, перемена сивок на станциях и кипение в тепле, пусть и дороже, затратил столоваясь где придётся и где придётся лизоблюдя кузнецам, во сто надёжнее, сообщили, проведение через Мценск Московско-Солькурской железной, должен пройти почтовый с прочими, разорил хлебную пристань. Серафим известие громким смехом, невразумительно поражаясь вакансиям, завёл для всех дит, полагая, очевидно, калачовый дебаркадер одним из таких хитросплетённых. В общем и целом Мценск покорился не без странностей, без вредительства. Извозчики распрягали сани и сами вместо, как будто нагрянула Екатерина не первый номер, но и только. Следующим этапом отрезок Мценск-Орёл. Всё гладко. Та же искрящаяся, хруст и скрежет, по сторонам заснеженный лес, не обретшие приюта медведи ломали спинами берёзы, драли когтями дубы, волки и лисы вступали в сложные и направленные далеко в будущее, деля угодья, считая, сколько в каждом заячьих и барсучьих нор, рассчитывая коэффициенты вскармливания путём деления произведения от количества следов потенциальной в промежуток между снегопадами и числа обглоданных снизу на количество детёнышей, птицы, остались зимовать, торговали белкам перья и отвалившиеся клювы, призрак птеродактиля составной тенью над трактом, проверяя везде ли убран и обещая скорое возмездие, лесники берегли по избам валенки, кому не повезло, устраивали охоты для ближних генерал-губернаторов, скрепя зубами на их сующих везде свой нос придворных магов. Когда караван лечебницы почти Орла, по плану очередная, миновали сборище в меховых мантиях и колпаках с оторочкой, жгли костры неподалёку от тракта, дожидались ночи, сверяли списки прибывших, громко ругались, отпуская в адрес преколкие и размахивали посохами, напоминало выездное боярской при Иване Хмуродейственном. На самом пресловутые в лесу дабы рассмотреть изрядный колядку, целью поимка лемура птерозавра. Лавировал так, могло видно и из Орла, психиатрический караван засветло. На пути к почтовой пересекали по горбу на подпорках значительную жилу, несколько меньше Москвы-реки, Ока, роковое для доктора. Из под моста одна за другой, возмутительно размахивая руками и отклячив зады пять монашек на слапах, заглиссировали вдаль по ропаку. Доктор до того испугался, до того нашествие вывело из умственного экилибра, отпустил вожжи, утратил над савраской и устроилось так, потянуло вправо, к кромлеху моста. Не отрывался и Серафим. Вправду сцеплялся языками когда ночевали в их, но это те же, затруднялся, теперь до рези в, возбуждал и искрящийся снег, в строгий косяк, ускользающий в перспективу. Полуроковой взнуздыватель в отставке остановил перекос, путешественники ничего не и не внимания на окрик, не один. Скрылся передний, доктор всё не мог и явиться в себя, пока мужик не вторгся в личпространство и не пихнул в бок. Переезд тринадцать назад, с того и до 1878-го в Солькурске. Что там слышно об оркестре призраков? – Серафим в беседе с доктором. Ничего не слышно. Вызвали, едет. А с хором ли? С хором связанным в гурт, чтоб не разбежался. И когда ждать, отец родной? Мне же надо знать, как своих подгонять, чтоб роли учили. Да какие там у тебя роли? Всего слов у тебя более и у Иуды-распутника. А его Натан играет. А его подгонять не хитро, он и так всего. Ты его припугни, он всё и вызубрит как правила пользовании ватер-клозетом в землетрясение. Серафим вновь наливаться аффектом, отравленное яблоко желчью. Эта ремарка, розданные роли помянуты в духе отцовского пренебрежения, функцию похожую на, Александр Попово-Лиховский на Готлиба Салема, католические догматы на Иоанна Палеолога, Витовт на жителей Вязьмы, табориты на городских советников Праги, крестьянский союз «Башмак» на епископа Франконии, война Коньякской лиги на купца первой гильдии Нерсеса Таирьяна, Непобедимая армада на жителей дна Северного моря, Токугава Иэясу на род Тоётоми, «Уранометрия» на Исаака Ньютона, криптоархеологи Готланда на культуру Куикайс, империя Моголов на Биджапур, Ерофей Хабаров на неизведанность, материнская пуповина на Уильяма Картрайта, Уильям Картрайт на придворных дам, братья Лихуды на неграмотность, братья Гримм на траппистких монахов, братья Монгольфье на рекогносцировку, братья Люмьер на театр Кабуки и братья Райт на доброй памяти Монгольфье. Поднаторел в беседах с лепилой, непременно бывал дерзок и силился вывести. Даже Серафим, своим воспалённым и худым уяснением, кургузит выверенно-нарочно, давно решил поддаваться на его амокические провокации, только если сделается большая поскандалить, в последнее научился преобразовывать в язвление. Плоды пали с ветви, ограничился сдержанным гневным склонением, развернулся восвояси. Раньше бы накинулся с маховиками, ни тулова ни лика. Сегодня на артельной сестра подняла странную как её оболванивание. Глория без чуткости Серафима, увёртывалась после ночной, решила выкручиваться сама. Криптостатистика за год, все пали полукругом, от слонов погибают двести человек и трое начал. Как это от слонов? – Карл. Слоны за год раздавливают двести человек. Совсем, до смерти, сестра. То есть как это раздавливают? – всё Карл. Садятся своими серыми задницами в складку и давят как ты муравья в саду, не снёс тугоумия Серафим. Что это за люди, которые позволяют на себя садиться? Да вроде тебя. Серафим откинул клисмос, прошёлся вдоль венского полувольта, заложив за опеку. На предвозвестие сестры о немедленном на стацию не отвечал. Вон, наша сестра сидит у тебя на шее, ноги свесила и радуется, что ты такой лопух. Она тебе говорит, сходи, собери всех в театре, так ты идёшь. Она говорит, ты, Карл, проследи, чтоб сегодня Иса не отдавал свои лекарства Натану, так ты следишь, лезешь к Исе с увещеванием которое тебе недоступно. Это ведь должна делать она, а делаешь ты. А теперь ещё и спрашиваешь, что это за люди, которые позволяют на себя садиться. Серафим, немедленно на место, сестра. Иначе я удалю тебя в спальню до самого ужина. Горох с этой жареной рыбой называется у нас ужином? – скривился, но всё ж уполовинился. Потом всю ночь комнату проветриваешь, добавилось тише. Карл, милый, ласково к нему сестра, продолжай, что ты хотел сказать про слонов. Однако расклеилась. Первая потуга ввести свою на анализ, провал-фиаско-мортале.

Шёл час Свиньи, эвфемизмил Ятреба Иуды, в виду промежуток с девяти сорока вечера до одиннадцати сорока. Что так мерят монгольские буддисты пришлось едва не под пыткой голодом. Ятреба Иуды, Вердикт и Темя на пяте в грошовой коляске, больше примет нежели на Ноевом ковчеге, дожидались таинственно скрывшегося за поворотом дороги Принципа. Поворот облюбован кустами, стагнация надёжно и без листвы, переоблекание гистрионов. Ятреба Иуды с козел, высота коляски вдвое минус два вершка, прошёлся вдоль красного плинфного, проводя рукой по дерябой с водоклювами. За забором, в глубине вертограда жёлтый трёхподклётный с тёмными окнами. Светились два, соседствующие в последнем. Одно и интенсивным, второе пасмурно, речь ипохондрика о выздоровлении. Соображал, сообщающиеся комнаты, с ослабленной позицией в другое. Сел бы ты, да не прохаживался как удвоенный индюк, из коляски Вердикт, притворяющийся, благонамерен. Вступив в шайку, сразу претендовать на роли. Темени на пяте на иерархию пох, по экстракту более привык подчиняться, Ятребу Иуды положение дел ставило в апперцепционного недовольства. Ещё терпел и не вступал с Вердиктом в открытый на животах, присматриваясь сильно ли втягивает свой соперник-притворянт, но и сносить далее попытки сгрести звёзды его Зодиака в стакан и раскинуть хаотически, не намеревался. Моё треклято-выщербленное дело, ограничился теперь только, выведенным сквозь зубы. Дело у нас общее, так уж… начал было, перебит. Смотри не взорвись от газов втягивания, вшивый ты сумоист, уже колёса под тобой трещат. Вердикт, после отповеди, с велениями не возникал. И сам Ятребу Иуды, сколь прочен и можно ли подвести под собственное. Принцип появился в Быке, махнув Ятребе Иуды на облучок, сам внутрь. Велел домой и затих, сказав, по прибытии, не повторяться по два, бытование не повредило нескольким вроде Фридриха Мооса, шкала твёрдости раньше на три, Генриха Шлимана, и так понятно, Марии Стюарт, против голосило в два меньше. Правивший бутуз слышать не мог, мог видеть, если не увёртываться за дорогой. Вердикт пускать к себе отказался, сказавши, только когда легавые совсем в уши лаять начнут. Принцип, приуменьшая и преувеличивая, новелльнул о давешней кощунственной облаве, но доброхотства и опаски за будущее не. И самому более у себя под вальмой, в захолустном с муфелем, сжигалось ощутительно. В мансарду по одному. Коляску как бы бросили подле будки городового у подземельного, Принципу знакомцем-до-рукопожатия, за иоахимсталер средство костотрясения безвылазно. Первым хозяин, остальные по явлению не топтались перед запертой, не обдумывали, как обнести соседей. Следом Темя на пяте. Далее, после недолгих и взаимного уступания, Вердикт, последним, с некоторым – Ятреба Иуды. Света велел не, не мерцаь их зловещие улице-вечному резиденту, во мгле рассеялись. Ну, говори теперь, к кому ездил? – из своего немедленно сделавшегося паучьим, Вердикт. Ездил к одному, сговаривался о нашем. К наводчику-обскуранту что ли? – Ятреба Иуды, давая понять, и он не рукомойник с перекинутым полотенцем-буклями, вправе курлыкать с интонациями. Нет. Послушай, Принцип-водящий за нос сам себя, давай уж мы не будем тянуть из тебя по непонятному в отрыве от других, а ты сам складно сбрешешь нам, что за дело ты удумал, какая выгода от него поступит в карман, что нужно делать-убивать и кто будет это делать-алибировать, Вердикт потёр руки и катнул извлечённый из кармана серпантин. Нужно украсть оркестр и хор, Принцип, отвечая на дальнейшие в манере вызванного на сеансе столоверчения духа.